– Хай, бирмас.
– Все равно не понимаю, но будем считать это согласием, – сказал Крис, осторожно касаясь отполированной доски.
Не неровной желтоватой поверхности неведомый художник уверенными четкими штрихами изобразил одинокое дерево с кружащимися вокруг листьями. Чем-то это напомнило Крису китайские рисунки тушью, только это была не тушь, а… он глянул на подушечку собственного большого пальца – наверное, уголь. Потом рисунок покрыли воском, чтобы не стирался так легко.
– Образец примитивного искусства, а, командир? – ехидно осведомился Боллингтон из-за плеча. – Вот что значит патриархальная культура! Наши тинэйджеры обвешивают свои комнаты плакатами, а эта аборигенка – пейзажами. Интересно, откуда у нее столько денег, а? Тот парень, что намалевал все это, должен драть недешево.
– Обвешивает… – Крис оглядел комнату, всюду натыкаясь взглядом на черно-желтые рисунки. И тут его осенило. – Кто. Это. Делать? – спросил он, сверившись предварительно с разговорником и тыча пальцем в доски. – Изготовлять – кто?
Девушка тихонько вздохнула.
– Айн.
– Ты? – переспросил Крис. – Это все, – он обвел комнату рукой, – Этна?
– Этна, ми.
– Ба, – ошеломленно выдохнул Джимми, – да у нее талант.
– Да уж. – Крис зачем-то хлопнул себя по карману… замер. Осторожно извлек из кармана огрызок карандаша. Хороший черный карандаш для заполнения карточки местности.
– Джимми, – вполголоса окликнул он напарника. – У тебя блокнот при себе?
– Да, а что?
– Давай.
– А зачем? – запоздало спросил Боллингтон, протягивая Крису книжицу в тяжелом коричневом переплете.
– Затем. – Крис перелистнул несколько страниц – ну да, напарник не слишком утруждал себя ведением дневника. От силы страниц десять заполнены, а остальные – чистая белая бумага.
– Эй, ты что! – вскрикнул Джимми, глядя, как Крис «с мясом» рвет плоды его трудов. – Это подарок моей матушки… был.
– Этна. – Крис осторожно присел рядом с девушкой. – Смотри.
Он изобразил на листике несколько схематичных деревьев… домик с дымом из трубы… собаку.
– Рисуешь, потом, – Крис старательно потер лист ластиком, – если надо, стираешь и рисуешь снова. На, попробуй, – тихо попросил он, протягивая девушке блокнот и карандаш.
– Мин лай бирен?
– Да, тебе, тебе.
Этна неуверенно взялась за подарок. Осторожно провела несколько линий, примериваясь, а потом…
– Вау! – восхищенно выдохнул Боллингтон, глядя, как на листике быстро возникают их с Ридом фигуры. – Да ее надо в Академию отправлять. Гранты, места на выставках…
– Нет, нет. – Крис отстранил протягиваемый ему блокнот. – Это тебе. Совсем. Это. – Он снова ожесточенно зашуршал разговорником. – Дар.
– Дайта? – недоверчиво переспросила девушка. – Ши-ийна дайта ми сте?
– Тебе-тебе, – кивнул Джимми.
– Айх! – Прозвучало почти как земное «ой», и от этого сходства оба снайпера заулыбались еще больше.
– Айхегойн аф омбенин!
Рев мегафона больно врезался в уши. БТР проезжал где-то совсем рядом, может, даже по той самой улочке.
– Тилла от угней фратта бус!
Этна испуганно посмотрела на Рида.
– Тилла ярите коллаери? – прошептала она. – Угнес ши яри?
Угнес. Крис знал это слово. Огонь – вот как переводить оно с эвейнского.
– Я… – он виновато отвел глаза. – Не знаю. Такой приказ. Нам приказали…
Точно так же говорили те немцы в Нюрнберге, подумал он. И потом… в Сайгоне…
– Давай лучше, – Крис встал с кровати и обвел рукой комнату, – отдерем все эти рисунки, чтобы ничего не сгорело!
Девочка беспомощно покачала головой, будто поняв, что предлагает демон. Крис пригляделся и понял, что глаза обманули его. То были не доски, а брусья, складывавшие стену. Невозможно было снести дом, не уничтожив этой красоты.
За всю свою жизнь Брендайг ит-Арбрен не чувствовал себя настолько плохо. Болело все – живот, легкие, запястья, – от боли мутилось в голове, и без того словно набитой конским волосом. Чародей смутно ощущал, что руки его связаны, а тело – притянуто прочными путами к жесткому ложу, но не мог заставить себя даже поднять веки. В висках стучали кузнечные молоты, и где-то в глубине черепа ворочался, скрипя, тяжеленный жернов.
Он попытался сосредоточиться, чтобы пережечь путы. Это было очень тяжело, кожу опаляли неточно нацеленные чары, но Брендайг не отступал, покуда над ухом его не послышался голос:
– Не делайте этого.
От неожиданности чародей открыл глаза и тут же со стоном смежил веки – свет буравил дно глазниц. Но и того, что Брендайг увидал, оказал ось достаточно.
Он находился в почти пустом шатре. У изголовья его стоял ши в неудобной на вид одежде с золотыми побрякушками. Еще двое караулили у входа, прижимая к груди громовые железки.
– Не пытайтесь применить свои способности, – повторил ши. По-эвейнски он изъяснялся бегло, хотя и выбор слов, и странный акцент выдавали в нем чужака. – Вас держат на прицеле трое. Вы можете убить любого из них или меня, но остальные расстреляют вас. И не пытайтесь встать. Вы были тяжело ранены, вам удалили почку…
– Зачем? – прохрипел Брендайг.
– Иначе вы умерли бы, – объяснил ши с непонятной снисходительностью.
«Неужели у них нет целителей?» – мелькнуло в мыслях у Брендайга. Дии, как болит голова! Только бы не выдать, что сейчас он немногим опаснее мухи… что, когда перед глазами все плывет, колдовать – непосильная задача. Говорят, гильдейских учат еще и не такое терпеть… подвешивают за ногу вниз головой, и давай, прожигай дырочки в дубовом брусе, да такие, чтоб червяк не прополз. Но он-то в колдовской скулле не обучался, только отец показывал всякие хитрые приемы… Ох, моя голова…